Глава 2. Синестезии.
Все началось с маленького и, казалось бы, несущественного
наблюдения.
Ш. неоднократно замечал, что, если исследующий произносит
какие-нибудь слова, например, говорит "да"
или "нет", подтверждая правильность воспроизводимого
материала или указывая на ошибки, - на таблице появляется
пятно, расплывающееся и заслоняющее цифры; и он оказывается
принужден внутренне "менять" таблицу. То
же самое бывает, когда в аудитории возникает шум.
Этот шум сразу превращается в "клубы пара"
или "брызги", и "считать" таблицу
становится труднее.
Эти данные заставляют думать, что процесс удержания
материала не исчерпывается простым сохранением непосредственных
зрительных следов и что в него вмешиваются дополнительные
элементы, говорящие о высоком развитии у Ш. синестезии.
Если верить воспоминаниям Ш. о его раннем детстве,
- а к ним нам еще придется возвращаться особо, - такие
синестезии можно было проследить у него еще в очень
раннем возрасте.
"Когда - около 2-х или 3-х лет, - говорил Ш.,
- меня начали учить словам молитвы на древнееврейском
языке, я не понимал их, и эти слова откладывались
у меня в виде клубов пара и брызг... Еще и теперь
я вижу, "когда мне говорят какие-нибудь звуки
... "
Явление синестезии возникало у Ш. каждый раз, когда
ему давались какие-либо тоны. Такие же (синестезические),
но еще более сложные явления возникали у него при
восприятии голоса, а затем и звуков речи.
Вот протокол опытов, проведенных над Ш. в лаборатории
физиологии слуха Института неврологии Академии медицинских
наук.
Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100
дб. Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной
в 12 - 15 см цвета старого серебра; постепенно полоса
сужается и как бы удаляется от него, а затем превращается
в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно
тон принимает характер вечернего света, звук продолжает
рябить серебряным блеском...
Ему дается тон в 250 Гц и 64 дб. Ш. видит бархатный
шнурок, ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок
окрашен в нежно-приятно розово-оранжевый цвет...
Ему дается тон в 2000 Гц и 113 дб. Ш. говорит: "Что-то
вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет..,
полоска шершавая, неприятная.., неприятный вкус, вроде
пряного рассола... Можно поранить руку..."
Опыты повторялись в течение нескольких дней, и одни
и те же раздражители неизменно вызывали одинаковые
переживания.
Значит, Ш. действительно относился к той замечательной
группе людей, в которую, между прочим, входил и композитор
Скрябин и у которого в особенно яркой форме сохранилась
комплексная "синестезическая" чувствительность:
каждый звук непосредственно рождал переживания света
и цвета и, как мы еще увидим ниже, - вкуса и прикосновения
...
Синестезические переживания Ш. проявлялись и тогда,
когда он вслушивался в чей-нибудь голос.
"Какой у вас желтый и рассыпчатый голос",
- сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л. С. Выготскому.
"А вот есть люди, которые разговаривают как-то
многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом..,
- говорил он позднее, - такой голос был у покойного
С. М. Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками
надвигалось на меня..."
"От цветного слуха я не могу избавиться и по
сей день... Вначале встает цвет голоса, а потом он
удаляется - ведь он мешает... Вот как-то сказал слово
- я его вижу, а если вдруг посторонний голос - появляются
пятна, вкрадываются слоги, и я уже не могу разобрать..."
"Линия", "пятна" и "брызги"
вызывались не только точном, шумом и голосом. Каждый
звук речи сразу же вызывал у Ш. яркий зрительный образ,
каждый звук имел свою зрительную форму, свой цвет,
свои отличия на вкус... Аналогично переживал Ш. цифры.
"Для меня 2, 4, 6, 5 - не просто цифры. Они
имеют форму. 1 - это острое число, независимо от его
графического изображения, это что-то законченное,
твердое... 5 - полная законченность в виде конуса,
башни, фундаментальное, 6 - это первая за "5",
беловатая. 8 - невинное, голубовато-молочное, похожее
на известь" и т. д.
Значит, у Ш. не было той четкой грани, которая у
каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух - от
осязания или вкуса... Синестезии возникли очень рано
и сохранялись у него до самого последнего времени;
они, как мы увидим ниже, накладывали свой отпечаток
на его восприятие, понимание, мышление, они входили
существенным компонентом в его память.
Запоминание "по линиям" и "по брызгам"
вступало в силу в тех случаях, когда Ш. предъявлялись
отдельные звуки, бессмысленные слоги и незнакомые
слова. В этих случаях Ш. указывал, что звуки, голоса
или слова вызывали у него какие-то зрительные впечатления
- "клубы дыма", "брызги", "плавные
или изломанные линии"; иногда они вызывали ощущение
вкуса на языке, иногда ощущение чего-то мягкого или
колючего, гладкого или шершавого.
Эти синестезические компоненты каждого зрительного
и особенно слухового раздражения были в ранний период
развития Ш. очень существенной чертой его запоминания,
и лишь позднее - с развитием смысловой и образной
памяти - отступали на задний план, продолжая, однако,
сохраняться в любом запоминании.
Значение этих синестезий для процесса запоминания
объективно состояло в том, что синестезические компоненты
создавали как бы фон каждого запоминания, неся дополнительно
"избыточную" информацию и обеспечивая точность
запоминания: "если почему-либо (это мы еще увидим
ниже) Ш. воспроизводил слово неточно - дополнительные
синестезические ощущения, не совпадавшие с исходным
словом, давали ему почувствовать, что в его воспроизведении
"что-то не так" и заставляли его исправлять
допущенную неточность.
..."Я обычно чувствую и вкус, и вес слова -
и мне уже делать нечего - оно само вспоминается..,
а описать трудно. Я чувствую в руке - скользнет что-то
маслянистое - из массы мельчайших точек, но очень
легковесных - это легкое щекотание в левой руке, -
и мне уже больше ничего не нужно..." (Опыт 22/V,
1939 г.).
Синестезические ощущения, выступавшие открыто при
запоминании голоса, отдельных звуков или звуковых
комплексов, теряли свое ведущее значение и оттеснялись
на второй план при запоминании слов...
... Каждое слово вызывало у Ш. наглядный образ,
и отличия Ш. от обычных людей заключались лишь в том,
что эти образы были несравненно более яркими и стойкими,
а также и в том, что к ним неизменно присоединялись
те синестезические компоненты (ощущение цветных пятен,
"брызг" и "линий"), которые отражали
звуковую структуру слова и голос произносившего.
Естественно поэтому, что зрительный характер запоминания,
который мы уже видели выше, сохранял свое ведущее
значение и при запоминании слов...
"Когда я услышу слово "зеленый",
появляется зеленый горшок с цветами; "красный"
- появляется человек в красной рубашке, который подходит
к нему. "Синий" - и из окна кто-то помахивает
синим флажком... Даже цифры напоминают мне образы...
Вот "1" - это гордый стройный человек; "2"
- женщина веселая; "3" - угрюмый человек,
не знаю почему"...
Легко видеть, что в образах, которые возникают от
слов и цифр, совмещаются наглядные представления и
те переживания, которые характерны для синестезии
Ш. Если Ш. слышал понятное слово - эти образы заслоняли
синестезические переживания; если слово было непонятным
и не вызывало никакого образа - Ш. запоминал его "по
линиям": звуки снова превращались в цветовые
пятна, линии, брызги, и он запечатлевал этот зрительный
эквивалент, на этот раз относящийся к звуковой стороне
слова.
Когда Ш. прочитывал длинный ряд слов - каждое из
этих слов вызывало наглядный образ; но слов было много
- и Ш. должен был "расставлять" эти образы
в целый ряд. Чаще всего
- и это сохранялось у Ш. на всю жизнь - он "расставлял"
эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была
улица его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся
у него еще с детских лет. Иногда это была одна из
московских улиц. Часто он шел по этой улице - нередко
это была улица Горького в Москве, начиная с площади
Маяковского, медленно продвигаясь вниз и "расставляя"
образы у домов, ворот и окон магазинов, и иногда незаметно
для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал
свой дуть... у дома его детства... Легко видеть, что
фон, который он избирал для своих "внутренних
прогулок", был близок к плану сновидения и отличался
от него только тем, что он легко исчезал при всяком
отвлечении внимания и столь же легко появлялся снова,
когда перед Ш. возникала задача вспомнить "записанный"
ряд.
Эта техника превращения предъявленного ряда слов
в наглядный ряд образов делала понятным, почему Ш.
с такой легкостью мог воспроизводить длинный ряд в
прямом или обратном порядке, быстро называть слово,
которое предшествовало данному или следовало за ним:
для этого ему нужно было только начать свою прогулку
с начала или с конца улицы или найти образ названного
предмета и затем "посмотреть" на то, что
стоит с обеих сторон от него. Отличия от обычной образной
памяти заключались лишь в том, что образы Ш. были
исключительно яркими и прочными, что он мог "отворачиваться"
от них, а затем, "поворачиваясь" к ним,
видеть их снова.
Убедившись в том, что объем памяти Ш. практически
безграничен, что ему не нужно "заучивать",
а достаточно только "запечатлевать" образы,
что он может вызывать эти образы через очень длительные
сроки (мы дадим ниже примеры того, как предложенный
ряд точно воспроизводился Ш. через 10 и даже через
16 лет), мы, естественно, потеряли всякий интерес
к попытке "измерить" его память; мы обратились
к обратному вопросу: может ли он забывать, и попытались
тщательно фиксировать случаи, когда Ш. упускал то
или иное слово из воспроизводимого им ряда.
Такие случаи встречались и, что особенно интересно,
встречались нередко.
Чем же объяснить "забывание" у человека
со столь мощной памятью? Чем объяснить, далее, что
у Ш. могли встречаться случаи пропуска запоминаемых
элементов и почти не встречались случаи неточного
воспроизведения (например, замены нужного слова синонимом
или близким по ассоциации словом)?
Исследование сразу же давало ответ на оба вопроса.
Ш. не "забывал" данных ему слов; он "пропускал"
их при "считывании", и эти пропуски всегда
просто объяснялись.
Достаточно было Ш. "поставить" данный
образ в такое положение, чтобы его было трудно "разглядеть",
например, "поместить" его в плохо освещенное
место или сделать так, чтобы образ сливался с фоном
и становился трудно различимым, как при "считывании"
расставленных им образов этот образ пропускался, и
Ш. "проходил" мимо этого образа, "не
заметив" его.
Пропуски, которые, мы нередко замечали у Ш. (особенно
в первый период наблюдений, когда техника запоминания
была у него еще недостаточно развита), показывали,
что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия,
иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными
в психологии нейродинамическими особенностями сохранения
следов (ретрои проактивным торможением, угасанием
следов и т. д.), а столь же хорошо известными особенностями
зрительного восприятия (четкостью, контрастом, выделением
фигуры из фона, освещенностью и т. д.).
Ключ к его ошибкам лежал, таким образом, в психологии
восприятия, а не в психологии памяти.
Иллюстрируем это выдержками из многочисленных протоколов.
Воспроизводя длинный ряд слов, Ш. пропустил слово
"карандаш". В другом ряде было пропущено
слово "яйцо". В третьем - "знамя",
в четвертом - "дирижабль". Наконец, в одном
ряду Ш. пропустил непонятное для него слово "путамен".
Вот как он объяснял свои ошибки.
"Я поставил "карандаш" около ограды
- вы знаете эту ограду на улице, - и вот карандаш
слился с этой оградой, и я прошел мимо него... То
же было и со словом "яйцо". Оно было поставлено
на фоне белой стены и слилось с ней. Как я мог разглядеть
белое яйцо на фоне белой стены?.. Вот и "дирижабль",
он серый и слился с серой мостовой... И "знамя"
- красное знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета
красное, я поставил его около стены и прошел мимо
него... А вот "путамен" - я не знаю, что
это такое... Оно такое темное слово - я не разглядел
его.., а фонарь был далеко..."
1
2
3
4
5
6